Путь к сердцу. Баал - Страница 67

Так ничего и не решив, опустился на корточки и принялся прилаживать друг к другу поверх обнаженной груди лоскуты порванной одежды.

* * *

(Boral Kibil – You & Me)

Если он переспит с ней – к чему в итоге придут их отношения?

А не переспать уже не сможет.

Ловушка. Ловушка, черт подери, в которую он сам себя постепенно загнал. Ведь видел, что шагает к краю, но шагал к нему, предпочитал слепоту – предпочитал опасную игру. В первую очередь с собственным сердцем.

Незнакомку он отвез по указанному в ее правах адресу, оставил у двери – слышал, внутри кто-то есть, и, значит, найдут. Вернулся домой, пытался забыться, злился, что не может выпить – снова за руль, – несколько минут посидел у камина, потом почувствовал, что нечем дышать.

Душе нечем дышать.

Пошел в парк.

Баал не любил парки – в них всегда царило людское умиротворение, благодать, покой – ложные для него благодать и покой, но хотелось тишины – не домашней, внешней. И теперь, совершенно не вписывающийся в обстановку, одетый во все черное, слишком грузный внутри и снаружи, он сидел среди деревьев на выкрашенных в ярко-желтый досках.

«Цепной пес в песочнице».

Просто не ехать бы никуда, не возвращаться, да нельзя. Почему он не установил на крыше хибары винтовку?

Потому что хотел быть там. Защитить ее там. Хотел быть с Алькой.

Дурак. Он был идиотом раньше, а теперь стал им еще больше.

Его отец когда-то сказал, что демона нельзя загнать в ловушку, но человеческая часть души сына однажды даст брешь и доведет того до беды – так и случилось. Не хотелось признавать, но прародитель оказался прав. Неизвестно, что все это время Баал пытался надежнее удержать в узде – свою черную часть или же белую? Ту самую белую, которой вдруг понравилось находиться на краю мира вместе с определенной девушкой, которой нравилась забота, светящаяся в карих глазах нежность, кроткость и необидчивость. Той самой части нравилось допускать сентиментальные мысли, нравилось смотреть, представлять, думать, мечтать…

Мечтать. Он, должно быть, в конец забылся! О каких мечтах может идти речь? Он – демон, она – обычная девчонка. Стоит ей пронюхать больше, как сантименты кончатся. Узнает, что у него крылья, – пнет по самым яйцам; скажет про отсутствующую половину души – и покатится, отвергнутый, по всем овражкам. Не он ли уже пробовал эту дорожку, думал, что женщинам можно доверять, что им можно открываться, что можно хотя бы надеяться на понимание?

Верил когда-то. Дурак.

Почему сам не видел, что допускает то, чего не должно было случиться? Завтраки – ладно. Обеды, ужины, уборки, близкое соседство (а куда ее было селить?) – ладно. Но зачем было подглядывать за ней на пруду? Зачем было идти туда следующим вечером? Почему не смог выгнать, когда позже вечером она вошла в комнату? Почему допустил то, что случилось после?

Ему хотелось стонать, рычать, хотелось вырвать на себе волосы – он ослаб.

Давно не пинали в пах? Не всаживали нож в спину?

Вспомнилась Ирэна – бывшая пассия, – на душе сделалось гадко.

– Ты сможешь полюбить меня такого?

– Я ведь с тобой.

– Полюбить сможешь, скажи?

– Почему ты допрашиваешь меня, милый?

– Просто скажи…

Она так и не сказала. Очевидного. Демона любить нельзя – демона можно либо использовать, либо бояться – другого не будет.

В его голове всплывали обрывочные фразы и далекие голоса – матери, учительниц, злых на язык соседок: «Нахал… Не уверена, что человек… Ты – проклятье! Отродье! Лучше бы ты родился девочкой…»

Он не родился девочкой, не сумел. И всю жизнь вбивал себе в голову, что ни одна женщина, если уж мать не смогла, не сможет его полюбить. Почему начал надеяться вновь?

Не начал!

Начал.

Не начал!

А кому позволил вчера войти в комнату? О ком думал последние несколько ночей? Чьим вниманием наслаждался за завтраками? К чьим шагам постоянно прислушивался? За чьим настроением, делая вид, что не следишь, пристально следил?

Крыть было нечем.

Следил, да. Она стала ему небезразлична – девчонка с каштановыми волосами и необыкновенно красивыми глазами. Дерзкая и податливая одновременно.

Людская часть… Людская часть… Людская часть. Он на секунду позволил взять ей верх – принялся представлять то, что могло бы получиться. Не могло, но на мгновенье он погрузился в иллюзию, вообразил, как он и Алеста лежат на кровати, как она подушечками пальцев нежно гладит его лицо…

– Ты – мой мужчина. Я тебя выбрала.

– Почему?

– Потому что люблю.

– Правда?

Он не стал бы спрашивать, правда ли это, он бы почувствовал. Все увидел бы по ее глазам и… открылся. Допустил внутрь себя, рассказал все секреты, не стыдился бы плакать у нее на плече. Будучи мужчиной, он всегда оставался мальчишкой, и ему часто хотелось плакать – не позволял себе в детстве. Много чего не позволял, но слезы точно были табу. Поэтому сейчас хотелось. Он никогда и никому не признавался в том, насколько уязвим – не внешне, внутренне. Насколько всегда жаждал быть любимым, мечтал об этом, корил себя за это, обзывал последними словами, наказывал внутреннего мальчишку так же, как наказывала мать. Хуже. Хуже, потому что знал, что в любви ему отказано, – в мимолетной ласке, в трахе, в притворной нежности – нет, а в любви – настоящей, глубокой, честной – да.

А он хотел ее. Чтобы кто-то стал навеки его, желал стать для кого-то единственным и самым нужным. Мечтал стать для семьи опорой, для жены – своей (именно своей) женщины – надежным мужем, защитником, домом.