Путь к сердцу. Баал - Страница 47

– Так не должно было быть. Кто-нибудь знает?

Алька покачала головой. Затем сообразила, что собеседник на нее не смотрит, и добавила вслух:

– Нет, никто.

Тишина. Ни сверчков, ни ветерка, ни шороха листвы.

Вокруг дома местность была ровная; справа стоял покосившийся забор – доходил до середины двора и там заканчивался. Ни входа, ни калитки – не пойми, зачем такое ограждение.

– И каково это – жить, когда помнишь оба мира?

Каково? Она пожала плечами.

– Нормально. Если… понимать.

Что «понимать», пояснять не стала – была уверена: поймет.

– А мы… – хотела спросить «зачем здесь?», но не рискнула, вдруг запнулась. Побоялась услышать ответ.

Человек в плаще посмотрел на нее в упор, понял вопрос. Смотрел долго, тяжело, потом еще тяжелее вздохнул. Когда начал говорить, в голосе его послышалась сталь.

– Я в последний раз это делаю, поняла? Помогаю тебе. Если еще хоть раз переступишь закон, если попадешь в суд, и мне прикажут тебя убить, я тебя убью, ясно?

– Ясно, – Алька вздрогнула. Не то оттого, насколько пронзительным казался в тот момент его взгляд, не то от довершавшего общую картину мрачного неулыбчивого лица. Пристыжено отвернулась, затем спросила: – А почему не убил сразу?

– Когда? Тогда, на Равнинах, или в камере?

Ей, конечно, хотелось узнать и про Равнины, но шанс на то, что ее сосед ответит на оба вопроса, был минимальным, и потому пришлось выбрать:

– В камере.

– А за что? Ты невиновна.

– Виновна. Я переступила закон – пошла туда, куда нельзя было.

Мужчина фыркнул; сигарета в его пальцах дотлела, он бросил ее под ноги. Поинтересовался глухо, безо всякого интереса:

– Убить сейчас?

– Не надо.

Она поежилась снова. По инерции – не потому что страшно. И в этот момент вдруг поняла, что этот человек – Каратель, – наверное, один из самых страшных людей на Уровнях, – не собирается ее убивать, дает шанс остаться в живых. Снова.

– Почему ты помогаешь мне?

Не удержалась, спросила, и выдавший волнение голос сел почти до шепота.

– В этом доме будешь жить две недели, – не опускаясь до объяснений, ответили ей. – Через две недели данные о тебе сотрутся из всех баз Комиссии, тогда и…

Что «тогда», вновь осталось висеть в воздухе, как спущенный с неба и обрезанный на середине канат.

– И еще. Есть два «запрещено». Номер один: выходить с территории этого двора, поняла? Когда я говорю «запрещено»…

– Это значит «запрещено», – закончила фразу Алеста, – я поняла.

От ее понятливости взгляд черных глаз мягче не сделался, кажется, даже наоборот.

– А второе: не спускаться в подвал. Никогда и ни за что.

Она даже не стала интересоваться, что там, в подвале – нельзя и нельзя, пусть будет так.

– Не буду.

– Молодец.

И вновь никакого одобрения в голосе – равнодушие.

– А что случится, когда пройдут две недели? Что будет после?

– Не знаю, – сосед с длинными волосами смотрел прямо перед собой. Огромный, но уставший, как будто перешагнувший через самого себя. – Там видно будет.

Не успела Алька втихую порадоваться – ей не померещилось: они что-нибудь придумают, придумают! Она будет жить, – как ей вдруг выдали неожиданное задание.

– Пройдись по дому, осмотрись, составь мне список того, что тебе привезти. Чтобы для жизни. Я куплю.

Зашуршал плащ; ей в руки впечатался маленький блокнот и прилагающаяся к нему ручка.

– У тебя тридцать минут.

И он потянулся за второй сигаретой.

Дом. Две спальни в разных концах помещения, крохотная кухня, прихожая, гостиная. Этажность: один. В спальнях по кровати, в гостиной зачуханный и просевший от времени диван, перед ним стол, на кухне и вовсе монашеские условия. Тарелок нет, кружек нет, столовых приборов нет – в шкафах пустота, только паутина под сушилкой. Старенькая трехкомфорочная плита обнаружилась в углу, но кастрюли отсутствовали. Не было ни чайника, ни жидкости для мытья посуды (хотя, какой посуды?), ни даже тряпок. А еще ни половичков, ни скатертей и ни занавесок на окнах. В углу гудел и изредка трясся холодильник. Тоже пустой.

Хорошо хоть электричество присутствовало, и лампочка по щелчку выключателя зажигалась исправно. Правда, в дневном свете казалось, что она и не светит вовсе, но на вечер, наверное, хватит.

Аля обошла всю кухню, похлопала дверцами шкафчиков, сделала пометки. Прошла в спальню, оглядела кровати – подушки, вроде бы, есть, одеяла тоже. Обогреватели тут не нужны – лето, – затем вдруг спохватилась, едва не стукнула себя по лбу – она ведь не новую квартиру обставляет! Не переезжает сюда насовсем, не остается жить, не нанялась работать дизайнером – менять мебель и создавать уют. Ее сюда пустили лишь на две недели, и хорошо, что вообще пустили. Какая разница из чего есть и на чем спать? Лишь бы не голодать и лишь бы не сильно мерзнуть, а она?

Глаза пробежались по длинному списку, стреловидные брови нахмурились – вычеркнуть ненужное? Но ведь здесь все нужное, все полезное и важное…

Заела жадность. Или въевшаяся под кожу еще с Лиллена прагматичность; Алька не стала вдаваться в анализ.

Вычеркивать из списка что-либо, впрочем, не стала тоже.

– Вот.

Через какое-то время она протянула блокнот обратно, честно приложила ручку.

Мужчина принялся читать:

– Ведро, тряпка, веник, таз. Таз? Совок, мыло, полотенце, белье…

Он запнулся.

– Это нижнее, что ли?

Алька покраснела. А в чем ей ходить, если выстирает то, что на ней?