Путь к сердцу. Баал - Страница 25

– Но зачем же мы тогда учимся? – растерянно спрашивали ученицы.

– А затем, чтобы верить, что эти шансы есть. А на деле только хитростью, только тактикой, но никогда прямой битвой! Не стройте на этот счет иллюзий.

И Алеста не строила – знала, в бою она проиграет. Не будет победных кличей и сверкающей брони, не будет под ней вороного коня, а конь – вонючий, потный и с огромным членом, – будет двигаться «на» ней. Мужики. Они притащат ее в лагерь, как и других, и будут иметь по очереди, по кругу. Они, скорее всего, привяжут ее к стволу или корням, и она будет сидеть на виду у всех голая, грязная, дожидаясь, когда член-кувалда встанет у очередного искателя наслаждений. А потом будут мальчики – много мальчиков, – те, которых она родит…

Нет!

В этот момент Алька дернулась. Не стала анализировать, почему именно «туда», лишь знала, что ее местоположение засекли; «дикие» перестали прятаться, загомонили, перешли на бег.

Ничего, она тоже бегала – все лето бегала, целых три месяца бегала. И пусть ноги у нее не такие длинные, а мышцы не такие сильные, добежать до границы она сумеет.

От резкого напряжения и смены темпа легкие моментально захрипели; под ногами захрустели ломающиеся сучья. В чащу нельзя – там их дом, там они каждый сантиметр знают; мимо нельзя, драться нельзя. Выход один…

Она сама еще не верила в то, что задумала. Не верила, когда неслась через пролесок с выпученными от ужаса глазами, когда спотыкалась о папоротник, о листья лопуха, когда цеплялась рубахой за стволы. Не верила, когда молодняк поредел, а впереди показался серый унылый пейзаж – нет, она не дастся в руки этим шакалам, она не для того росла, она их перехитрит.

И на всех парах Алеста выскочила к границе Холодных Равнин. Выскочила, резко остановилась, качнулась на носках и, прежде чем сделать шаг вперед, позволила себе секундную передышку.

Они туда не сунутся, не сунутся! Не посмеют, ведь так?

А она? Посмеет?

Сзади послышался треск веток и хрипящие, бубнящие злые мужские голоса.

Алька судорожно вдохнула, трясущейся рукой нарисовала вдоль груди защитный символ и шагнула вперед.

– Вернись, дура! Умрешь там!

– Надо ж, пугливая…

– Все сначала пугливые, потом стонут.

– А красивая… Хорошая самка. Моей будет.

– Она Хромому полагается, твоей не будет…

– Ничего, сразу после него. Авось, зачнет-таки от меня…

Зачнет? Самка?! Полагается Хромому?! Да никому она, нож им в спины, не полагается! А ведь она знала – ее продали! Кто-то предал ее там, еще в городе, сообщил «диким» о дате выхода, снабдил информацией.

Сучки, а не стражницы! Вот вернется она когда-нибудь и обо всем сообщит Общине. Заставит их устроить допрос с пристрастием, подключит Хельгу, подключит маму, а уж Ванесса Тереньтевна этого так просто не оставит – дойдет и до главы Конфедерации, Великой Кираиды Вениаминовны! Пусть тогда посмотрят! Всех, всех попересадят!

Все эти бравурные мысли маршировали фоном, в то время как разум залепил страх. Глаза выхватывали разрозненные детали: огромные мышцы, грязные колени, босые ступни, кривые желтые зубы, злые жадные, лапающие ее фигуру взгляды, сильные жилистые пальцы, заляпанные чем-то бурым лезвия старых мечей.

Ее меч… Он тоже однажды окажется у них?

Копытами сбрендившего коня стучало сердце.

Нет, нет. Нет.

Алька сделала шаг назад; под подошвой хрустнули и перекатились камни.

– Стой, ненормальная!

– Сожрут ее там!

– Возвращайся, с нами будет лучше.

Лучше? С ними? С этими… мужланами? Да лучше на виселицу, лучше в тюрьму и гнить там без белого света, лучше всю жизнь с Нилом, лучше… навсегда в Равнины.

«А ведь они не пошли за ней, – эта мысль посетила голову только теперь, – остановились прямо у черты, у невидимой границы, а дальше ни ногой. Почему?»

Алька, конечно, надеялась именно на это, но до сих пор не верила собственному счастью. Или несчастью? Почему, если они считали ее такой нужной некому Хромому, не побежали за ней дальше, чего (или кого) напугались?

Теперь у нее дрожали не только колени – все тело. Тряслись от паники внутренности, нервно дрожали ладони, подрагивали губы.

За что, Дея, за что? Или ты помогаешь «им», а не нам?

«Дикие» откровенно бесились – вожделенная «самка» не возвращалась, но преследовать ее более никто не желал. Все всматривались куда-то за ее спину, щурили глаза, опасливо перетаптывались на месте и изрыгали проклятья:

– Дура безмозглая…

– Я б ей всыпал, сучке… Самки – они все такие, как куры – мозгов нет…

– Зато сиськи есть. Я б ей вдул, до-о-о-олго бы вдувал…

У того, кто это прорычал, уже стоял – Алька видела, как под углом в девяносто градусов стоит край его грязной, сшитой из шкуры юбки, – разве что «головня» не видна.

Мама, ты этого хотела? Такой судьбы для меня?

Противно, страшно, холодно, а она одна. Что делать, как выбираться, куда идти?

Одно понятно наверняка: стоять и ждать, что «дикие» уйдут сами, бессмысленно – нужно убираться самой. Чтобы не видеть, не слышать, чтобы оторваться, в конце концов…

Алеста развернулась и, не опасаясь нападения со спины (хотели, могли бы раньше), зашагала вглубь Равнин. А следом неслось:

– Сожрут!

– Самка, ты и часа не протянешь!

– Вернись, дура безмозглая! Вернись, пока еще не поздно…

И было в этих криках столько скрытого, но неподдельного страха, что ее морозило.

Решение выглядело простым и логичным: забраться вглубь настолько, чтобы ее не стало видно с горизонта, пройти вдоль линии границы километр или два, затем вернуться и посмотреть, не ушли ли «дикие»? Если ушли, выждать еще часок, затем вернуться на дорогу. Нет, не на дорогу, на этот раз пролеском и только им.